Откровенно говоря, из корявого рисунка на влажной земле, больше всего напоминавшего первобытные писаницы на скалах близ Шантарска, Вадим ничего толком не разобрал. Да и Эмиль, по лицу видно, должен был всерьез поломать голову над каракулями. И все же после долгого допроса кое-какая картина начала вырисовываться… Даже Вадим кое-что уяснил.

– Ну, вроде бы соображаю… – протянул Эмиль.

Выпрямился, глядя сверху вниз на съежившегося «языка». В глазах у него было нехорошее раздумье. Какой-то миг Вадиму казалось, что широкий, поблескивающий штык-нож сейчас воткнется мужичонке под ребро. Что-то такое почуял и «язык» – таращился снизу вверх испуганно, льстиво, умоляюще, не в силах вымолвить хоть слово.

Махнув рукой, Эмиль отошел, на ходу пряча нож в карман. Судьба пленника, похоже, решилась – другими словами, ему еще предстояло пожить на нашей грешной земле. «Не исключено, – ехидно подумал Вадим, – у нашего супермена рука не поднялась на собрата-пейзанина, вспомнил детство золотое в такой же глуши, расчувствовался… Мою судьбу, скот, решил без всяких там сантиментов».

Эмиль вернулся с двумя откупоренными бутылками сквернейшего портвейна. Весело спросил:

– Тебя как зовут?

– Степаном, – настороженно ответил пленник. – Макарычем.

– Вот и держи сосуд. Как писал который-то там столичный пиит по другому, правда, поводу: «Все печки-лавочки, Макарыч…» Пей, родной. Пей от души. А если не станешь пить или будешь сие амонтильядо назад выбрасывать, я определенно нож выну, верно тебе говорю. Вероника, пошуруй на телеге, там где-то виднелся хлебушек и еще что-то немудреное. Степан Макарыч гулять изволят.

– А она не цапнет? – опасливо поежилась Ника. – Лошадь?

– Не цапнет, – усмехнулся Эмиль. – С чего бы ей человека цапать…

– Да она тихая, дети под брюхо лазят, – вмешался пленник. Судя по всему, включился: могучий рефлекс исконно русского человека, и осознание предстоящей обильной выпивки отсекло все посторонние чувства, включая страх перед загадочными незнакомцами, так неожиданно сграбаставшими в полон. – Ты там в тряпке посмотри, я туда лук клал и сиг вяленый должен валяться, если его Прошка не вытащил… Белая такая тряпка, в задке…

Ника принесла и сверток, и сыскавшийся в телеге грязный граненый стакан. Пленника начали накачивать отравой – в глотку не лили, но и долгих пауз меж стаканами не допускали, Эмиль в случае малейшей заминки поигрывал ножом.

Макарыч и в самом деле не собирался выбрасывать назад жуткое пойло, хмелел быстро, в какой-то момент полностью перестал понимать, где он и с кем, называл Эмиля с Вадимом Михалычем и Серегой, лез целоваться и жаловался на бабу, на детей, на сватью, на сельсовет, на весь окружающий мир. По дороге пару раз проезжали машины, но не останавливались. С дороги сидящих не было видно, а если бы и увидели, наверняка не заподозрили бы ничего плохого и подошли только в том случае, если бы сами рассчитывали на выпивку.

Потом у Макарыча сработал еще один старинный русский рефлекс – он начал длинно, путано и цветисто врать, что на самом деле никакой он не механизатор, а секретный майор, вышедший в отставку месяц назад и поселившийся в здешнем тихом захолустье исключительно потому, что его преследовали американские шпионы, не дававшие покоя носителю глобальных секретов и на почетной пенсии. Врал, конечно, как сивый мерин – оба некогда служили в армии и быстро сообразили по некоторым деталям, что их пленник в самом лучшем случае отбывал действительную в рядах серой пехтуры, а в худшем – украшал своей персоной какое-нибудь подсобное хозяйство части, если не стройбат. Какие уж там именные пистолеты от Жукова, с которым Макарыч просто физически не мог состыковаться на армейских стежках, – сам проговорился, что от роду ему сорок три годочка. Когда он достиг призывного возраста, Жуков давно уже был выпнут Лысым в позорную отставку…

Пришлось сидеть и терпеливо слушать. Настал, наконец, момент, когда Макарыч оборвал на полуслове уже совершенно невнятное болботанье, рухнул лицом в мать сыру землю и отказался просыпаться, как ни трясли и даже пинали.

– Готов, – сказал Эмиль. – Пошли.

Он снял с телеги ящик с остатками портвейна, отнес к тому месту, где бесчувственным кулем покоился Макарыч. Подумал и отнес второй. Пояснил:

– Будет ему хорошая опохмелочка. К вечеру продерет глаза, хлебнет еще и опять пойдет в аут. Про нас местные узнают только завтра – если вообще вспомнит, куда лошадь подевал и откуда взялась полосатка…

Подстелил Макарычеву фуфайку, кивнул Нике:

– Прошу. Экипаж подан.

– Мы что, на ней поедем?

– Ну, не столько на ней, сколько на телеге… Все быстрее, чем пешком. – Он ловко отвязал вожжи. – И главное, кое-какой информацией разжились, больше не будем тыкаться слепыми котятами. В случае чего – мы друзья Степана свет Макарыча из Чебаков, одолжили у него лошаденку и пустились на ней в Шкарытово по делам. Легенда не самая убогая… А до Шкарытова – километров тридцать, между прочим. Всего-то. Правда, на дороге еще река будет, а где мост и как к нему добраться, я, честно скажу, плохо понял – этот алкаш вспомнил про реку, когда уже начинал отрубаться, сами слышали. Но-о!

Лошаденка вздохнула и затрусила как раз в ту сторону, откуда Макарыч приехал. Вадим устроился в задке телеги согласно все той же нехитрой диспозиции.

Ничего романтичного в езде на настоящей деревенской телеге не оказалось. Трясло немилосердно из-за отсутствия какого бы то ни было аналога амортизаторов, зубы щелкали сплошной пулеметной очередью, как ни укладывайся. Пришлось сесть, свесив ноги – так было чуточку полегче, больше доставалось заднице, однако зубы лязгать перестали. Нике на свернутой фуфайке было не в пример уютнее.

– А потом? – спросила она.

– Потом… – протянул Эмиль. – Потом будет полегче.

– Там вроде железная дорога есть, – вмешался Вадим.

– Нет, это ты перепутал. Железка кончается в Бужуре, а до него от Шкарытово километров сорок. Но все равно, в Шкарытове от многих хлопот избавимся… (Ника непроизвольно взглянула на него, и Вадим этот взгляд великолепно понял, но не показал виду.) Убогий, но городишко. Найдем способ поменять доллары, доберемся до Бужура, возьмем самые дешевые места, сядем на поезд… Да, в общем, куча возможностей. На худой конец машину можно угнать. И добраться до Манска – там-то уже сыщутся знакомые, и влиятельные, взять хотя бы Фирсанова…

– В ванну… – мечтательно протянула Ника. – И шампанского…

«Очень мило, – подумал Вадим. – Дураку ясно, что это за хлопоты такие, от которых вы избавитесь в Шкарытово в первую очередь. Безымянный труп на окраине, а? Нет уж, постараемся побрыкаться, на тот свет как-то неохота, лучше уж отправить вас показывать дорогу».

Глава шестая

Изаура и остальные

Если не считать полного отсутствия комфорта, экзотическое путешествие на телеге протекало около часа безопасно и мирно. К дороге то подступали перелески, то она, расширившись, тянулась в чистом поле, иногда нетронутом цивилизацией, иногда представлявшим собой желтые пространства, сплошь покрытые странной, совсем невысокой травой, подстриженной прямо-таки под гребенку, словно английские газоны. Эмиль кратко объяснил удивившейся Нике, повидавшей английские газоны, что это называется «стерня» и является бывшим пшеничным полем, с которого все сжали-смолотили (Вадим припомнил классическое «только не сжата полоска одна…», приходилось что-то такое заучивать в младших классах).

Однажды навстречу попались голубые «жигули» с резиновой лодкой на крыше. Однажды обогнал мотоцикл, а потом – грузовик, нагруженный какими-то бочками. Никто не обращал на них внимания, словно телега оказалась под шапкой-невидимкой.

А потом шапка, должно быть, куда-то пропала…

Обогнавшая было «газель» с серым металлическим коробом вместо кузова вдруг притормозила метрах в тридцати впереди, и из кабины полезли люди.

Перегородили дорогу. Что самое скверное, один из троих был вооружен помповушкой, держал ее на манер киношных шерифов – дуло на сгибе локтя. Он и стоял посередине, а у его спутников оружия вроде бы не было. Однако троица недвусмысленно загораживала проезжую часть…